Новелла “Встреча на перепутье”
Ю.ШУРУПОВ
Встреча на перепутье
НОВЕЛЛА
1
Матвей Лукич Рябов проснулся рано и увлечённо наблюдал как махонькая комнатка, отведённая ему в квартире дочери, постепенно наполняется утренним светом. Третий год он был прикован к постели коварным инсультом, но не роптал, не проклинал Жизнь, научившую его стойко переносить все тяготы и невзгоды. Напро-тив, Матвей Лукич радовался Жизни, принимая каждый дарованный ею новый день страданий за глоток очистительной влаги для своей безмерно грешной души.
Всем сердцем любя Жизнь, Матвей Лукич как искренно верующий православ-ный человек никогда не забывал о смерти. Он не звал её, не искал. Но ему навсегда запомнилось ещё в молодости вычитанное у преподобного Антония Великого утвер-ждение, что «как телу, когда совершенно разовьется во чреве, необходимо родить-ся, так и душе, когда она достигнет положенного Богом предела, необходимо выйти из тела». Просто и понятно! И вот этого, отведённого ему предела, Матвей Лукич с интересом ждал, а последнее время даже жаждал его наступления. Силы с каждым днём оставляли его, и он уже никому, ничем не мог быть полезен. Человеку, никогда не знавшему покоя, без остатка отдававшему себя Жизни, окружающим его людям, трудно было смириться с этим. Но в то же время Матвей Лукич непривычно явствен-но ощущал в себе что-то такое, чего не сможет уничтожить смерть плоти и Жизнь не оставит его даже без тела. Это успокаивало и бодрило.
Матвей Лукич чувствовал, что скоро умрёт, и неожиданно для себя осознал, что побаивается этого. Нет, то был не животный страх, обуревающий многих людей при одной только мысли о смерти, о возможной потере своего земного благоденст-вия. Матвей Лукич боялся совсем иного, куда более важного. Страшила неизбеж-ность Праведного Суда, на котором будет дана оценка всем его земным деяниям. Много их было, этих деяний. Жизнь щедро одаривала Матвея Лукича и радостями, и бедами. Радоваться он особенно не умел, а вот каждую беду принимал за испыта-ние Божие и старался праведно выдерживать его. Вот только насколько праведно ему это удавалось?
2
В квартире никого: у всех свои заботы. Тишина. Но Жизнь не может допустить абсолютного беззвучия, и Матвей Лукич, пусть с трудом, но всё-таки улавливал мер-ный ход больших настенных часов, много лет назад подаренных ему на день рожде-ния бывшими студентами. Утро незаметно уступило место пригожему весеннему дню, привычно заглянувшему в окно игривым солнечным зайчиком. Матвей Лукич медленно приподнял ему навстречу непослушную, иссохшую руку. Зайчик охотно устроился на ладони, и Матвей Лукич перевёл на него всё своё внимание. Он улы-бался, прикрывая в блаженстве глаза, и слегка шевелил пальцами, пытаясь ощутить плоть своего лучезарного гостя. Забавно: зайчик сидит на ладони, Матвей Лукич ви-дит его, чувствует его животворящее тепло, готов заговорить с ним, но пальцы ниче-го не находят – пустота, воздушная золотинка, обман…
Вдруг лёгкая волна прохлады опахнула лицо Матвея Лукича. Так бывает все-гда, когда в его комнату кто-то входит. Посмотрел – дверь закрыта. Но постороннее присутствие очевидно. Интуитивно понял: пришла.
-Никак ты, Безносая, пожаловала? Не прячься, чего уж там. Сама надумала или Бог послал?
Воздух чуть дрогнул, и у кровати появилась она – в белом балахоне, дышащая холодом, но совсем не страшная, даже потерянная какая-то.
-Разве я сама решилась бы придти? Я ведь не погибель твоя сатаной заслан-ная. По Божиему попущению пришла отпустить твою душу на небеса. Пора, Лукич, ничего не поделаешь. Свою меру любования с Жизнью ты сполна исчерпал. Пора…
-Ну, пора – так пора. Ты только не обижайся, что Безносой назвал. Сама ведь знаешь – все тебя на этом свете так кличут.
-Знаю, знаю… Я уж привыкла!
-Сказать честно, я тебя со дня на день поджидал… Да поставь косу-то в угол, не топчись, садись, где место найдёшь. Потолкуем перед дорогой. Говоришь, ты не погибель моя? А вы что, не сродни друг дружке? На фронте, помню…
-Как можно, Лукич! Учёный человек, столько лет прожил, две войны прошёл, каких ужасов только не насмотрелся, а такой вопрос задаёшь. Чего вспомнил – на фронте! Да разве Божие дело – война? Подумай-ка своей профессорской головой. Сатанинская это забава, Лукич. Как есть – сатанинская. Человек на человека – это же безумие! И на войне не умирают – погибают на ней! Души, прежде всего, погиба-ют неприкаянные. Вот ведь горе-то какое… А возьми себя. Кто ты есть сейчас? Не взыщи за прямоту, но я вижу в тебе лишь остаток страдающей человеческой плоти. Зато душа у тебя живая! Мне же, смертушке твоей, не дозволено даже прикоснуться к ней. Плоть я заберу, а душа переживёт её смертный час и вознесётся к Богу, на Праведный Суд.
-Вот это как раз и страшит меня…
-Хорошо, что страшит! Правильно! Не меня бояться надо, а Суда Господнего. Успокаивать не стану, однако, сказать по своему разумению – скажу: грехов на тебе висит немало, но ты достойно искупал их добродетельностью своей и по сей час продолжаешь искупать страданиями плоти. Знаю, Лукич, сатана вокруг тебя смолоду кружился. И ведь знал, что ты крещённый, а всё одно – кружился! Нарочно, назло Богу… Нет человека, к которому он не лез бы душу, и от тебя ни на шаг не отступал. Не мытьём, так катаньем старался упечь твою душеньку в своё проклятое гнездовье. Бог свидетель – не поддался ты ему, он и отступился вроде. Только нет-нет, да и на-кинет исподтишка на твою шею грешок-другой. А напролом не решался, уж больно корёжило его от Иисусовой молитвы, которую ты не забывал творить иногда.
-Откуда знаешь? Действительно, было такое. Бабушка покойница ещё в дет-стве научила меня этой спасительной молитве. А всего-то проговоришь: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя!» – и как за каменной стеной. И пулями, и осколками решетило на войне, чуть было в плен не попал, а на тебе – жив остался…
-То-то же! А сколько раз ты лицом к лицу с погибелью своей встречался – вон, посмотри да вспомни. Финнов вспомни, фашистов… Ишь, железки-то твои как свер-кают. Сосчитать – собьёшься, и ведь это всё ваши встречи. И каждая из них сатане – досада да унижение, тебе же – радость да слава… Я всё знаю! Ведь моё дело из века в век за всяким творением Господним присматривать со стороны до поры до времени. И тебя я из виду не упускала, так что не удивляйся – я знаю всё.
3
Матвей Лукич перевёл взгляд на полку старого книжного шкафа, где под тём-ным киотом с иконой Богородицы внук Женька к прошлогоднему Дню Победы соору-дил аккуратную витринку с его боевыми наградами. На вопрос: «Зачем?» ответил: «Так надо, дед!» и поцеловал Матвея Лукича в солоновато-влажную щёку.
-А знаешь ли ты, Безносая, что о славе-то тогда наш брат меньше всего ду-мал. За Россию дрались мы, за веру православную, за родных своих, за любовь… Враг, бывало, прёт лавиной, а у меня перед глазами рощица берёзовая, что у нас за околицей росла. Светлая такая, весёлая. Мы в неё на Троицу всей деревней сходи-лись праздновать… Вытоптали фашисты танками её… Давлю на гашетку, поливаю гадов пулемётным огнём за берёзки те белоствольные, а мне уже видятся выжжен-ные луга заливные вдоль речки Угорки. Какие были луга! Настоящее русское раздо-лье – цветь ромашковая с колокольчиковой просинью. Залюбуешься! Трава ласко-вая, мягкая… И за каждую травинку – на гашетку! За каждую ромашку – на гашетку! Стою в окопе, гильз по щиколотку, а я всё бью их, гадов, бью, бью – аж скулы сводит от напряга… Вдруг торкнуло меня в грудь чем-то тупым и потемнело в глазах. А в голове ни с того ни с сего стихотворение Некрасова всплыло, со школы запомнив-шееся:
…Средь лицемерных наших дел
И всякой пошлости и прозы
Одни я в мире подсмотрел
Святые, искренние слезы –
То слезы бедных матерей!
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве,
Как не поднять плакучей иве
Своих поникнувших ветвей…
Я снова к пулемёту тянусь, за слёзы материнские, за страданья сиротские отпла-тить, а рука в пустоте шарит… Очнулся – госпиталь. Когда вернулся в часть, объя-вили, что я вроде как здорово помог выполнению боевой задачи. К награде предста-вили. Тогда я первый орден Славы получил. Потом ещё, ещё награждали… Да суета всё это, Безносая, и говорить не хочется. Главное – мы победили! Понимаешь? Мы победили – Красная Армия, Советский Союз! Нынешняя молодёжь уж и не знает та-кого государства. А это была сила, мощь необоримая, которая и свернула шею фа-шизму, будь он неладен.
4
Много лет читая лекции в университете на кафедре истории, Матвей Лукич никогда не стремился иллюстрировать их эпизодами из своей фронтовой биогра-фии. Он считал, что картинки, пусть самые красочные, самые душещипательные, вызывающие ненависть к врагу и сочувствие родному воинству рано или поздно всё равно поблекнут в памяти студентов, будут вытеснены другими, более близкими им по времени и мироощущению событиями. Поэтому в завершение своего курса Мат-вей Лукич обычно спрашивал молодёжь, что заставляет их помнить о Родине, какие чувства они испытывают, слыша слова «Россия», «Отечество»?
Чего ему только не выговаривали студенты в конце восьмидесятых – начале девяностых годов прошлого века! Не понимая разницы между цивилизованной де-мократией и подпущенным в нашу страну её суррогатом в виде вседозволенности, безнравственности, чудовищного эгоизма, бескультурья, денежного фетишизма и прочих деградационных инструментариев, они без стеснения, прямо в глаза Матвею Лукичу, глумились над Россией как только могли, в безумном азарте стараясь пре-взойти друг друга.
И тогда старый фронтовик, едва сдерживая обиду за них же самих, молодых и способных, лишь безнаказанно, целенаправленно растлеваемых опытными соврати-телями, предлагал им проделать простой опыт. «В нашем городе много православ-ных храмов, – как всегда спокойно и уверенно говорил Матвей Лукич аудитории. – Выберите время, и однажды, погожим воскресным утром подойдите к любому из них. Поднимите голову, взгляните на золочёные или голубеющие за лёгкой дымкой высо-ты купола. Всмотритесь в кресты, венчающие их… И дождитесь, когда вашего слуха коснётся стройный перезвон колоколов. Не спешите уходить, вслушайтесь! Вот он плывёт, плывёт над вами… То спустится ниже, то снова взметнётся вверх, как неви-димая сказочная птица, радующаяся вашему и только вашему присутствию. Что, дрогнуло сердечко? Стало уютнее и теплее? Если да, то вы – дома. И дом этот зо-вётся Россией. Не допустите его поругания и разрушения. Это родительский дом! А что может быть дороже единственного на земле вместилища беззаветной материн-ской любви? Что? Кто ответит?»
Аудитория молчала, угрюмо, насторожённо, испытующе всматриваясь в стоя-щего перед ней седовласого профессора с массивной выкладкой орденских планок на груди. И через некоторое время многие студенты приходили на семинары про-фессора Рябова с просыпающимся, пусть пока робко, подспудно, но всё-таки явно просыпающимся самосознанием, чувством собственного достоинства и гордости от неразрывной связи с Россией.
5
-Да что там говорить, Лукич? Вспоминай не вспоминай, а государства твоего, что Советским Союзом называлось, давно уже нет, тебя вот-вот не будет, да и про войну вашу Отечественную разве что в книжках останется…
-Ты это брось, Безносая, не наводи на грех – я с тобой ссориться не хочу. Го-сударства того нет, ты права. Но мы-то сражались за Отечество, за Россию-матушку… А она была, есть и будет! Нравится это кому или нет. Страна наша Богом хранимая. Россия – оплот православия. Потому-то мы и непобедимы! Слабо сатане с Господом Богом тягаться. Уж на что Сталин был безбожником, а ведь не запретил в сорок первом году облететь вокруг Москвы на самолёте с Тихвинской иконой Бо-жией Матери на борту. И устояла Москва! Позже своё заступничество Богородица проявила и по отношению к Ленинграду, Киеву, Сталинграду… Произволением Бо-жиим выстояла Россия! Выстояла и победила антихристову силу. Каково? Но все ли тогда поняли, что в своём многовековом отступничестве от Бога человечество дош-ло до таких пределов, когда оно должно или покаяться и обратиться к Богу, или окончательно погибнуть от собственного безумия. Вот о чём надо знать и помнить молодым! А что меня, друзей моих фронтовых забудут – это не самое страшное. Главное, чтобы они знали уроки истиной истории и делали из них правильные выво-ды. Именно правильные, поскольку как только не пытаются сегодня перекраивать историю минувшей войны в угоду врагам России, нагло принижая её заслуги в побе-де над фашизмом. С этим нельзя мириться, а потому надо знать всю правду о вели-ких испытаниях, выпавших на долю нашего Отечества и дорожить памятью поколе-ний, отстоявших имя и честь многострадальной, по сей день терзаемой неурядицами да распрями России. А ещё…
-Ну, если по правде, Лукич, то вспомни и ваших союзников – англичан, фран-цузов, американцев… Без них-то одолели бы вы Гитлера?
-А ты сомневаешься? Говоришь, что всё видела, всё знаешь. Тогда скажи, в каком году наши союзнички открыли Второй фронт?
-Летом сорок четвёртого…
-То-то и оно, что летом сорок четвёртого, на исходе войны! Поняли, что побе-да за нами, вот и подсуетились. Техникой, провиантом, горючим, боеприпасами по-могали, никто не отрицает. Но без этого, на худой конец, мы бы обошлись. Нужна была боевая помощь – огнём, живой силой, а вот её-то в самые тяжёлые для нас времена и не было. «Тащи, русский Ваня, всё на себе, – посмеивались они со сторо-ны, – а победный пирог делить мы поспеем!» Уж если кто и помог нам бить фаши-стов в Прибалтике, так это французские лётчики истребительного полка «Норман-дия-Неман». А в общем-то… Чужими руками всегда сподручнее жар загребать.
-Сдаётся мне, что союзники ваши вас же и боялись. Идеи вашей навязчивой, сатанинской боялись. И как могли, старались, чтобы она не одурманила всю Европу. Не согласен?
-С этим, Безносая, трудно не согласиться. Сегодня снова в поте лица кто-то пытается найти очередную заумную национальную идею для России. Чудаки! Зачем её искать, когда она лежит у всех на виду? Затоптанная, осмеянная, преданная, но по-прежнему святая, такая же святая, как у всех уважающих себя народов, прожи-вающих на нашей бренной земле. Это любовь к Отчизне! Огради её от поругания, омой покаянными слезами, подними на щит… И не надо нам больше никаких идей! Вот поэтому, Безносая, умирая, я хочу верить, что наши потомки будут любить Рос-сию – Родину свою. Любить крепко и беззаветно, как можно любить только мать. Любить её такой, какая она есть, не смаковать хулой, изрыгаемой на неё недругами, помеченными Богом каиновой печатью. Пусть тешутся кликуши – на чужой роток не накинешь платок. Отечество, как и родителей, не выбирают. Отечество не предают, не унижают, не корят, не выискивают в нём изъяны, а оберегают его от скорбей и напастей умом своим, а если надо, то и силой по Божиему благословению. Ради это-го всё можно было стерпеть от Жизни, понять и простить её крутой характер. Всем сердцем простить. Ведь Жизнь – это счастье. А если ещё с Богом в душе – так вдвойне счастье! И как приятно чувствовать рядом её присутствие, ощущать свою надобность порождённому ею миру. Жизнь хороша! Прекрасна Жизнь! Жаль только, чересчур тороплива. Не всем своим премудростям научить меня успела. А так, всё – слава Богу!
-Не тужи о Жизни, Лукич. Ты не без пользы погостил на белом свете…
-Я и не тужу. Слышала ведь: «Слава Богу за всё!» И, как сказал древний лето-писец в «Слове о полку Игореве»:
Слава всем, кто не жалея сил,
За христьян полки поганых бил!
Здрав будь, князь, и вся дружина здрава!
Слава князям и дружине слава!
***
…Матвей Лукич очнулся от забытья и с удовольствием, с откуда-то взявшейся силой потянулся. Прислушавшись к знакомым шагам за дверью вернувшейся с ра-боты дочери, глубоко вздохнул, чему-то простодушно улыбнувшись. И надо же слу-читься, в это самое время с утра игравший на стене солнечный зайчик, превратив-шийся уже в отблеск последнего закатного луча, неожиданно метнулся на стекло киота и выхватил светом бутафорского серебра оклада иконы святой лик Богороди-цы. Потом, как будто испугавшись, отскочил к витринке с наградами и они от его при-косновения вдруг все разом ярко вспыхнули. Да так ярко, что Матвей Лукич невольно плотно закрыл глаза и облегчённо, полной грудью выдохнул всю тяжесть своих де-вяти десятков лет.
Агидель, 2010 г.